Кнабе Г.С. Теснота и история в Древнем Риме

В конце республики и начале империи, т.е. в I веке до н.э. и особенно в середине I века н.э., в Риме было очень тесно и очень шумно. Население города составляло к этому времени не менее I млн.человек. Большинство свободных мужчин в возрасте от 16 лет и многие женщины, равно как большинство приезжих, т.е. в совокупности от 200 до 300 тысяч человек, проводили утренние и дневные часы, по выражению поэта Марциала "в храмах, портиках, лавках, на перекрестках", преимущественно в тех, что были сосредоточены в историческом центре города.

Этот исторический центр представлял собой прямоугольник со сторонами, очень приблизительно говоря, 1 км (от излучины Тибра у театра Марцелла до Виминальского холма) на 2 км (от Марсова поля до холма Целия), в котором в свою очередь выделялась еще более узкая зона, застроенная самыми роскошными общественными зданиями, окруженная наибольшим престижем, и где концентрация населения в утренние и дневные часы должна была быть наибольшей; в эту зону входили - Римский форум (80х180 м)¹, форумы Цезаря (43х125) и Августа (450 м по периметру), плотно застроенный лавками район между Римским форумом и Колизеем (80х200 м), несколько центральных улиц - Субура (ок. 350 м), Велабр (ок.1 200 м), Аргилет (немногим более 100 м). Поверхность площадей, а особенно улиц, которые в эту пору имели обычно ширину 5-6 м и никогда, кажется, не больше 9, существенно сокращалась из-за загромождавших их лавчонок трактирщиков, брадобреев, мясников и т.д.

Несоответствие крайне ограниченной территории исторического центра и огромного количества тех, кто стремился не только попасть на нее, но здесь расположиться, людей посмотреть и себя показать, встретиться с приятелем или деловым партнером, сделать покупки, и приводило к той невыносимой тесноте, о которой в одни голос говорят римские писатели и особенно выразительно Ювенал:

... мнет нам бока огромной толпою

Сзади идущий народ: этот локтем толкнет, а тот палкой

Крепкой, иной по башке тебе даст бревном иль бочонком;

Ноги у нас все в грязи, наступают большие подошвы

С разных сторон, и вонзается в пальцы военная шпора².

По свидетельству того же автора, носилки, в которых передвигались по городу богачи и знать, по улицам Рима приходилось нести, подняв их над головами - очевидно, толпа была настолько плотной, что иначе пронести их было невозможно. Тацит рассказывает, как присланные в Рим солдаты германской армии "стремились прежде всего на Форум... Непривычные к городской жизни, они попадали в самую гущу толпы и никак не могли выбраться, скользили на мостовой и падали, когда кто-нибудь с ними сталкивался"³.

Скученность царила не только на улицах, но и в общественных зданиях. Остановимся на одной, самом типичном и самом известном - Юлиевой базилике. Она была построена на южной стороне Римского форума Цезарем и завершившим работы Августом и представляла собой пятинефное здание, в центральной части двухэтажное, размером 60х108 м. В этом помещении постоянно заседали четыре суда по уголовным делам. Судей в каждом было 26, подсудимый приводил с собой десятки людей, призванных оказывать ему моральную поддержку. Выступавший в заседании сколько-нибудь известный адвокат привлекал сотни слушателей. Многие из них весь день сидели здесь или прогуливались по базилике и периодически устремлялись к тому трибуналу, где должен был выступать адвокат, их чем-либо заинтересовавший. Тут же шла бойкая торговля, и на полу до сих пор видны круги и квадраты, очерчивавшие место того или иного купца. Сохранились на полу и фигуры другого назначения - в них, играя в азартные игры, забрасывали кости или монеты; игра шла не менее бойко, чем торговля, и все это постоянно хотело есть и пить, в толпе непрерывно двигались продавцы воды и съестного, а если приезжим бывало трудно расплатиться, они могли обменять деньги у сидевших тут же менял.

Здесь обращает на себя внимание не только теснота как таковая, но и еще одна особенность римской толпы - количество разнородных дел, которыми люди занимались одновременно на одном и том же ограниченном пространстве. Известен случай, когда оратор Кальв выступал на Римском форуме с обвинительной речью против одного из семьи Брутов - как раз в это время мимо, лавируя в толпе, проходила погребальная процессия - хоронили другого члена той же семьи. В декабре 69 года, когда солдаты императора Вителлин штурмовали Капитолий, где засели флавианцы, младший сын Флавия Веспасиана и будущий император Домициан спасся, замешавшись в толпу поклонников Изиды, которые спокойно отправляли свой культ, нимало не смущаясь сражением, идущим вплотную к ним.

И густота толпы сама по себе, и только что отмеченная ее особенность порождали невероятный шум, а голые кирпичные и каменные фасады, ограничивавшие узкие улицы, отражали и еще более усиливала его. Ювенал уверял, что в Риме умирают в основном от невозможности выспаться. Марциал не мог заснуть от стука телег, гомона ребятишек, еще до света бегущих в школу, от того, что менялы, зазывая клиентов, непрерывно стучат монетами по своим переносным столикам. Сенека, приближенный Нерона и один из фактических правителей государства, жил над публичной баней и специально вырабатывал у себя нечувствительность к постоянно окружавшему его грохоту. Интенсивность запахов не уступала интенсивности шума. Из бесчисленных харчевен неслись дым и ароматы дешевой пищи. "От дыхания наших дедов и прадедов разило чесноком и луком", - вспоминал Варрон⁴. Жapa стояла большую часть года, одежда была дочти исключительно шерстяной, а у бедняков и грубошерстной. Рацион состоял в основном из гороха, полбы, хлеба и пахучих приправ. Нетрудно (или скорее очень трудно) себе представить, в какой океан запахов погружался человек, входя в эту плотную, оглушительно галдящую толпу.

Что означала вся эта атмосфера - обычное проявление южного темперамента и доныне живущих в Италии бытовых традиций, или нечто иное - содержательную характеристику римской гражданской общины, внутренне связанную с особенностями ее истории, общественной психологии и культуры? Есть, по крайней мере, три обстоятельства, заставляющих отказаться от первого из этих предположений и принять второе.

1. Публичность существования и его живая путаница были типичны не только для городских улиц и общественных зданий, они царили также и в жилых домах - domus'ax и insul'ax.

Разница между этими двумя типами римских жилых зданий в традиционном представлении сводится, как известно, к следующему: домус - особняк, в котором живет одна семья, инсула - многоквартирный дом, заселенный множеством не связанных между собой семей; домус в основе своей одноэтажное строение, инсула - многоэтажное; домус как резиденция одной семьи представляет собой автономное архитектурное целое, имеющее самостоятельные выходы на улицу, в инсуле резиденция каждой семьи несамостоятельна, включена в сложный архитектурный комплекс и не имеет отдельных выходов на улицу; домус типичен для старого республиканского Рима, инсула распространяется преимущественно в эпоху ранней империи. Все эти противоположности, такие реальные и обоснованные в пределах традиционного историко-архитектурного анализа, оказываются, если подойти к ним с точки зрения общей структуры материально-пространственной среды той эпохи, весьма относительными. В определенном смысле они растворялись для римлянина в едином типе организации действительности - в том самом, который был немыслим без тесноты и шумной публичности существования.

Если учесть эту сторону дела, несколько по-иному выглядит и чисто архитектурное соотношение обоих типов жилых домов. Комнаты, выходившие на оба центральных помещения италийского домуса - на внутренний дворик-цветник, или перистиль, и на парадный зал со световым колодцем, или атрий, - почти не имели окон. Между ними и внешними стенами оставалось пустое пространство, наглухо отделенное от жилой части дома, и в нем размещались имевшие самостоятельный выход на улицу так называемые таберны. Обычно их занимали под мастерские, склады или лавки, которые хозяин либо использовал сам, либо - чаще - сдавал внаем. Домус в этом случае не был обиталищем одной семьи, а включал в себя и ряд помещений, к ней отношения не имевших. Арендовавший таберну ремесленник или торговец мог поселиться в ней на своего рода антресолях вместе со своей семьей, а бывали случаи, когда таберны и прямо сдавались под квартиры с отдельным выходом, как было, например, в роскошном доме, расположенном непосредственно за форумом в Помпеях и известном под именем "Дома Пансы". Следующий шаг на этом пути состоял в том, что один человек приобретал ряд соседних домов и, либо подводя их под общую крышу, либо каким-нибудь другим способом, превращал их в своеобразный комплекс, где арендаторы таберн со своими семьями, отпущенники с их семьями, работники лавок и мастерских и семья хозяина жили в непосредственном контакте друг с другом. Таково положение, например, в домах NoNo 8-12 на 6 участке I района Помпеи, в домах Корнелия Тегета, Кифареда или Моралиста. В последнем случае в соединенных домусах с общим атрием жили две семьи, известные нам поименно - Аррии Политы и Эпидии Гименеи.

Слияние жилых ячеек в единый улей шло не только по горизонтали, но и по вертикали. Жилой аттик домуса обычно имел выход как на первый этаж, так и на балкон, расположенный по фасаду и в ряде случаев продолжавшийся на фасад соседнего дома. Если отдельные помещения в таком аттике сдавались внаем и при этом еще соединялись с табернами, от замкнутой независимости и самостоятельности и самой семьи, и ее резиденции, которая в идеализированном историко-архитектурном представлении составляет сущность римского домуса, не оставалось и следа. Попробуем вообразить себе, например, как жилось в Помпеях в доме No 18 12-го участка VII района, часть которого занимала одна семья, в табернах расположился публичный дом, а в аттике (или, если угодно, на втором этаже) ряд помещений принадлежали каждое отдельной семье, и члены их проходили домой по балкону, имевшему выход через соседний дом No 20.

Для того, чтобы представить себе реальное соотношение домуса и многоквартирного дома, необходимо вспомнить, что основной смысл слова "инсула" - это застроенный участок, ограниченный со всех сторон улицами, независимо от того, застроен ли особняками или доходными домами⁵. Именно так этот термин употребляется систематически в своде римского права "Дигестах". Перенесение его на многоквартирный и многоэтажный дом было возможно потому, что между тем и другим не видели принципиальной разницы. Застроенный участок - квартал по фронту, квартал в глубину - заполнялся обиталищами, соединенными между собой таким количеством переходов, внутри и по балконам, подразделенным на такое количество сдаваемых в наем лавок, квартир, арендаторы которых сдавали площадь еще от себя, что границы изначальных домусов и инсул во многом стирались, и весь участок превращался в некоторое подобие улья⁶. Этот вывод вытекает, насколько можно судить, из всего материала, только что приведенного.

Дополнительно можно обратить внимание, во-первых, на то, что в "Дигестах" конфликтам, возникавшим именно из подобной путаницы жилых домов и помещений⁷, посвящен целый раздел - если понадобилось специальное законодательство, положение это должно было существовать повсеместно; во-вторых, - на слово - употребление у римских авторов⁸, которые подчас явно не видели четкой границы между инсулой, домусом и жилым строением вообще (aedes)⁹. Если при всех различиях перечисленные разновидности римского жилья в сознании современников сливались, то, очевидно, существовало в этом сознании некоторое более широкое представление, охватывавшее жилую среду города в целом, и внутреннее единство ее воспринималось как нечто более важное и более реальное, чем внутренние различия. В римских домусах и инсулах при их очень значительных размерах было тесно, хотя и не так, как на улицах, но столь же, если не более, ощутимо: и там, и тут человек не мог и не хотел изолироваться, замкнуться, отделиться, остаться наедине с собой; император Марк Аврелий почувствовал эту потребность лишь полтора столетия спустя. Теснота на улицах и жилища-ульи в описываемую эпоху были еще двумя слагаемыми единого ощущения жилой среди, воспринимавшегося императивно: быть всегда на людях, принадлежать к плотной живой массе сограждан, смешиваться со своими и растворяться в них.

2. Ощущение тесноты осознавалось как порождение родной истории и как ценность. Обычное мнение о том, что описанные особенности римской жизни - результат перенаселения городов в начале империи, неточно. Перенаселенность, разумеется, была¹⁰, и, разумеется, она разлагала традиционный быт этого общества, в основе своей остававшегося примитивным, натуральным, преимущественно сельским. Но описанные выше архитектурные и бытовые явления, в которых реализовался процесс перенаселения, существовали с глубокой древности, и сам его кризисный характер был порожден приверженностью к исторически сложившимся формам явно себя изживавшим. Этажи существовали с незапамятных времен - еще в 218 году до н.э., как рассказывает Тит Ливий, бык взобрался на третий этаж дома и бросился оттуда, испуганный тревогой, которую подняли жильцы¹¹, и с самого начала были она чертой не только инсул, но и домусов - "с верхней части дома через окно" обращалась к народу Танаквиль, жена царя Тартания Приска¹², которая очевидным образом не могла жить в доходном доме; с верхнего этажа домов своих друзей любил смотреть цирковые игры император Август.

Балконы, игравшие такую значительную роль в превращении римских домов в "ульи", назывались по-латински "менианы" по имени Мения, консула 318 года до н.э., т.е. существовали с IV века, и законы против злоупотребления ими принимались, по свидетельству историка Аммиана Марцеллина, "еще в древние времена"¹³. Консул 186 года до н.э. Публий Постумин развел сына с невесткой и выделил ей помещение на втором этаже своего дома, отделенное от резиденции семьи и имевшее самостоятельный выход на улицу через балкон. Взгляд на архитектурное сооружение как на совокупность относительно самостоятельных, но сложно взаимосвязанных помещений ясно чувствуется иногда в старых римских храмах - таких, например, как храм Фортуны Примигении в Пренесте (конец П века до н.э.). Некоторые исследователи с полными основаниями видят в таком подходе к зданию коренную особенность римского архитектурного мышления, с самого начала отличавшую его от греческого¹⁴. Римляне во всяком случае думали именно так и полагали, что на самой заре истории боги научили их

... строить дома, сочетая жилище свое воедино

С крышей другой; чтоб доверье взаимное нам позволяло

Возле порога соседей заснуть¹⁵.

Такая теснота воспринималась в интересующую нас эпоху как одно из частных, но вполне ощутимых проявлений демократической традиции полисного общежития, простоты и равенства и, в этом смысле, как ценность. Это видно не только в распространенных славословиях тесноте и скромности жилищ былого временя, как например, в знаменитом 86 письме Сенеки Луцилию или во многих местах "Естественной истории" Плиния Старшего, но и в поведении императоров I века. Всегда рассчитанное на определенный общественный резонанс, оно в положительной или отрицательной форме учитывало народные вкусы и тем самым отражало и характеризовало их. Большинство первых императоров жили очень публично, подчас в тесноте и скученности, не только не смущаясь, но как бы даже бравируя этим. На склоне Палатинского холма, где находился комплекс императорских дворцов, размещались сыроварни, непрерывно дымившие и окутывавшие дымом и ароматами весь холм. Клавдий, прогуливаясь по Палатину, неожиданно услышал голоса и шум и, осведомившись, узнал, что это историк Сервилий Конкан публично читает в одной из комнат дворца свое новое произведение - императора никто об этом не предупреждал, но такое обращение с его домом, по всему судя, нимало его не шокировало. В составленной Светонием биографии этого императора он не раз и по самым разным поводам изображен в толпе, которая ведет себя по отношению к нему без всякого особого почтения. Вителлий постоянно сидел в цирке в самой гуще толпы и прислушивался к мнению окружающих; из комментария Тацита к этому сообщению¹⁶ явствует, что он считал такое поведение само по себе достойным и правильным, и только общеизвестные пороки Вителлия придавали ему иной отрицательный смысл.

Древние авторы - Тацит, Младший Плиний, Светоний, Ювенал, Дион Кассий - были уверены, что в I веке уединения в загородной резиденции всегда искали только нарушавшие римские традиции дурные принцепсы. На Капри, изолированный от людей и погруженный в противоестественные пороки, проводит последние годы своей жизни Тиберий. Домициан, в отличие от отца и брата, живет не в Риме, а в Альбе, где собирает приближенных и где вершит неправедный суд и жестокую расправу. Показательно, что непопулярный в последние годы жизни Нерон, отстроив себе в центре Рима огромную резиденцию (так называемый Золотой дом), закрыл доступ в нее народу - первое, что сделал очень популярный Веспасиан, состояло в том, чтобы срыть здания дворца и построить на их месте открытый десяткам тысяч посетителей Колизей, где он постоянно бывал и сам. Первый император, полностью порвавший с патриархально-римскими, августовскими, традициями принципата, Адриан жил в уединенном Тибуре. Напротив того, верные римской традиции "хорошие" принцепсы изображаются теми же авторами либо в толпе, как Август или Траян, либо в решающую минуту идущими в толпу, как Гальба. Показательно, что в возвращении к народу, в физическом погружении в его массу искали в роковую минуту если не спасения, то облегчения даже такие люди, в обычное время весьма далекие от традиций римской демократии, как Вителлий.

"Облаченный в черные одежды, окруженный плачущими родными, клиентами и рабами, спустился он с Палатина. За ним, как на похоронах, несли в носилках его маленького сына. Не было ни одного, даже самого бесчувственного человека, которого не потрясла бы эта картина: римский принцепс, еще так недавно повелевавший миром, покидал свою резиденцию и шел по улицам города, сквозь заполнившую их толпу, шел, дабы сложить с себя верховную власть. Протягивая ребенка окружавшей толпе, он обращался то к одному, то к другому, то ко всем вместе, рыдания душили его. Вителлий двинулся к храму Согласия с намерением там сложить с себя знаки верховной власти и затем укрыться в доме брата. Вокруг кричали еще громче, требуя, чтобы он отказался от мысли поселиться в частном доме и вернулся на Палатин. Пройти по улицам, забитым народом, оказалось невозможно. Вителлий поколебался и вернулся на Палатин"¹⁷.

Показательно в этом смысле отношение, которое существовало в Риме к ликторам - служителям должностного лица, очищавшим для него дорогу. Они нередко вызывали раздражение, нападки, а иногда и погибали, так как разгон толпы и обособление в ней магистрата воспринимались как посягательство на демократию и равенство граждан. Описывая гражданскую войну 69 года, Тацит дважды отмечает подобные случаи¹⁸.

Представление о связи между человеческой теснотой и сущностью римского мира прямо и ярко выражено в рельефах колонны Траяна. Лента, которую они образуют, тянется, как известно, на 200 м, разделенных на 124 эпизода. Первый изображает римский "лимес" - засечную черту укреплений по берегу Дуная, обращенных в сторону не-римского и вне-римского мира варваров. Укрепления расставлены редко, так что создается острое ощущение пустынности, безжизненности страны перед ними и вокруг них. В двух следующих эпизодах появляются люди и архитектура, но все это по-прежнему как-то тонет в угадывающейся вокруг пустыне. Но вот в 4 и 5 кадрах по наплавному мосту пересекает Дунай римское войско, и сразу становится ясно, что разреженность первых кадров и предельная заполненность последующих - сознательный прием: в левом нижнем углу изображен бог Дунай, за ним пустота, и из своего одиночества он взирает на живую массу римлян, плотной толпой валящих из ворот лагеря. Кадры 10-15, показывающие римлян в начале похода, переполнены людьми, движением, деятельностью - идет строительство лагеря, рубка леса, наведение моста. Когда людей в кадре становится меньше, заполненность его от этого не снижается - в нем появляются орудия и материалы труда, укрепления, стены. Стихия римлян - плотное и бодрое многолюдство, неотделимое от деятельности, движения, энергии. И, напротив, даки, даже когда их много, никогда не создают этого впечатления. Контрапункт римского и варварского начал, выраженный через постоянное сопоставление тесно сплоченных очагов организованной деятельности и разреженной природной пустоты - сквозная тема¹⁹ всего произведения. Но кончилась война, и кончилась лента рельефов. В двух последних кадрах даки уходят в степи, и в прежней пустоте безмятежно пасутся несколько овец и коз.

3. Теснота в обоих своих взаимосвязанных значениях - и как явление городской жизни, и как ценностное представление общественного сознания - начинает исчезать из римской действительности с середины I века н.э. После грандиозного пожара 64 года, который уничтожил большую часть Рима и особенно губительно сказался на его историческом центре, Нерон установил новые правила городской планировки и домостроительства. Они отвечали давно назревшей потребности и потому были быстро восприняты архитектурной практикой, вступившей отныне период коренной перестройки - настолько коренной, что ее подчас не без оснований называют Римской архитектурной революцией. Она продолжалась несколько более полустолетия и принципиально изменила облик жилых домов и общественных сооружений, всю эстетику жилой среды. Процесс этот хорошо освещен в литературе²⁰, и общее его направление достаточно ясно.

Центральные улицы Рима, а вслед за ним и многих городов империи, выровнялись и расширились; единицей градостроительства стал теперь не застроенный участок - инсула, а отдельное архитектурное сооружение, "ограниченное со всех сторон собственными стенами, но не стенами, общими у него с другими домами"²¹; было запрещено застраивать дворы; этажность ограничена. Соответственно исчезло большинство предпосылок "дома-улья", а вскоре и сами дома этого типа. Освещение через внутренний световой колодец атрия или перистиля уступило место освещению через окна во внешних стенах, что наполнило комнаты светом. Последнее обстоятельство было связано с перестройкой всей системы эстетических представлений в данной области. В центр ее выдвигается не строение как таковое, а внутренний объем, представляющийся тем более совершенным, чем больше в нем простора, света и воздуха, чем более он открыт окружающей природе. Решению этой эстетической задачи подчинена, в частности, вся настенная живопись в помпейских домах 60-70-х гг.

Растет и приобретает новый смысл тот вид общественных сооружений, который больше всего соответствует этому представлению, - термы. В их огромных залах, бесконечных галереях, прохладных нимфеях и библиотеках человек чувствовал себя в принципе по-иному, чем в портиках и базиликах республиканской поры - предоставленным самому себе и собеседникам, соотнесенном с окружающими, а не вдавленным в их толщу. Разумеется, смена эта не была ни мгновенной, ни линейно-четкой, обе традиции сосуществовали довольно долго, но контраст нового уклада с описанным выше, тем не менее, раскрывается совершенно ясно в рядеа сопоставлений: инсулы, описанные в III сатире Ювенала, и новые жилые кварталы Остии; "ульи" в районе помпейского форума и особняки-виллы, вроде дома Лорея Тибуртина в районе новостроек в конце улицы Изобилия; форум Цезаря и форум Траяна; Стабиевы бани в Помпеях и термы Каракаллы в Риме.

Все это - вещи, широко известные, и к ним можно было бы не возвращаться, если бы не два обстоятельства, одно из которых освещается в литературе редко, а другое - никогда, и без которых завершить рассмотрение римской тесноты именно как исторического явления вряд ли возможно. Первое из них состоит в том, что технические, строительные и государственно-политические предпосылки Римской архитектурной революции существовали очень задолго до нее. Масштабные сооружения флавианской (63-96 гг.) и последующей эпох были невозможны без строительного раствора, который римляне называли opus caementicum , а мы за неимением лучшего слова - "римским бетоном". Но этот "бетон" применялся в Риме с III века до н.э. и довольно широко, возможности его были известны, однако в массовом масштабе не использовались вплоть до общей перестройки материально-пространственной среды во второй половине I века н.э. Конструктивной основой зданий, созданных Римской архитектурной революцией, явились арка и свод. Они применялись в Риме всегда - с этрусских времен, были органически глубоко римскими, народными архитектурными формами, но использовались систематически до 60-70-х гг. I века н.э. лишь в некоторых типах "непрестижных" сооружений, вроде акведуков и мостов - в Юлиевой базилике, например, они скрыты за каноническим "ордерным" фасадом. Наконец, идея изменения принципов и характера застройки Рима была и у Цезаря, и особенно у Августа, который во многом ее осуществил и с основаниями говорил, что <<приняв Рим кирпичным, оставляет его мраморным>>²², но изменения эти шли в русле традиций и не привели ни к чему, подобному архитектурной революции конца века, хотя субъективных, да и объективных возможностей для ее осуществления у гениального Августа было несравненно больше, чем у Нерона и, тем более, у Флавиев. Очевидно, лишь в конце I века н.э. произошло что-то, позволившее всем этим предпосылкам реализоваться, слиться воедино и из разрозненных фактов строительной технологии и политики превратиться в единый капитальный факт культуры. Этим "чем-то" был окончательный распад Римской гражданской общины.

Античный город-государство, или полис, разновидностью которого была римская гражданская община, представлял собой, во-первых, хозяйственную и социально-политическую систему и, во-вторых, систему идеологическую. Они обладали известной самостоятельностью по отношению друг к другу; в Риме это проявилось, в частности, в том, что по причинам, о которых здесь нет возможности говорить подробно, разрушение первой из указанных систем и распад второй оказались разделенными во времени интервалом в 100-150 лет. В социальных потрясениях последних десятилетий республики, в гражданских войнах I века до н.э., в реформах Августа и его преемника Тиберия навсегда исчезли народное собрание как высший орган власти и, соответственно, выборы магистратов этим собранием, народное ополчение, периодические переделы земли и другие конститутивные признаки древней гражданской общины как социально-политического организма. Сменившая ее государственная организация, однако, не сумела создать собственной идеологии, и такие атрибуты города-государства как республиканская форма власти, всемерное ограничение римского гражданства, нормативная роль консервативной полисной традиции в области морали и права продолжают на протяжении большей части I века, исчезая постепенно из реальной жизни, сохранять значение идеальной нормы. Лишь со второй половины века противоречие это начинает утрачивать свою четкость и напряженность. Римская гражданская община исчезает также и как система таких идеализированных архаичных идеологических норм, чтобы со времени Адриана (117-138 гг.) окончательно раствориться в пестром космополитизме и правовом единообразии мировой империй.

Развитие и гибель этих двух систем однако происходили на фоне и в связи с эволюцией третьей - системы трудовых навыков и бытовых привычек, полуосознанных норм повседневного поведения, реакций на условия и характер окружающей материально-пространственной среды, Томас Манн назвал статью, которую он посвятил своему родному городу, "Любек как духовная форма жизни". Каждый органически развившийся город представляет собой "форму жизни" - материальную, поскольку она отражает реальные условия существования людей, и духовную, поскольку она становится необходимым элементом самосознания народа. Древний Рим представлял собой такую "форму жизни" по преимуществу.

Римская "форма жизни" обладала определенными структурными особенностями. Она была органически связана с производством, с социально-политическим строем, идеологией, и такой ее элемент, как привычка к тесноте, непосредственно выражал эту связь. Обусловленная хозяйственно и исторически, древняя римская прямая демократия предполагала физическое присутствие всех граждан при решении дел общины, они приходили со своих участков земли, розданных им государством, и стояли тесным строем, тем же строем, каким шли в поход, узнавая каждого в лицо, свои среди своих; еще Старший Катон говорил, что он знает по именам всех римлян. Поэтому чураться народа и физически, чисто пространственно от него отделяться, отличаться не только взглядами, но даже одеждой и запахом считалось оскорблением общины²³. То было традиционное обвинение, которое предъявляли высокомерным аристократам все подлинные и мнимые защитники res publica - "народного дела", от того же Катона до Пизона Лициниана; ни у одного народа привычка к духам не фигурировала так часто в роли государственного обвинения. Поэтому же, продолжая традиции родовой общины, римлянин считал непристойным и кощунственным принимать сколько-нибудь ответственное решение одному, без совещания с друзьями, постоянно дома, на форуме и в походе, плотной группой окружавшими любого видного гражданина - они не случайно назывались cohors amiconm - "когорта друзей"; на рельефах своей колонны Траян ни разу не появляется без них.

Но "третья система" римской гражданской общины обнаруживает при этом по отношению к первым двум такую же самостоятельность, которую те обнаруживали по отношению друг к другу. В общем кризисе античного полиса различные элементы этой третьей системы могли, в частности, отмирать на том или ином этапе исторической эволюции и не обязательно всем вместе и до конца сопутствовать истории города. Так, привычка воспринимать чужое, иноземное, пространственно отдаленное как страшное и враждебное, столь сильная у греков, в Риме никогда не была крепкой и отмерла очень рано - уже во втором веке до нашей эры от нее не остается и следа. И напротив того, привычка к членению социальной действительности на микрообщности, обладавшие в массовом сознании большей реальностью, чем макрообщность республики в целом, пережила римскую гражданскую общину и в виде "коллегий простых людей", дружеских кружков, культовых объединений и дожила до конца античного мира. Привычка к тесноте, как показал материал настоящего заключительного раздела, эволюционировала своим особым образом и обнаружила наиболее тесную связь со всем идеологическим строем римской гражданской общины. После его крушения теснота могла сохраниться как физическое явление - как "форма жизни" она существовать перестала.

Примечания:

1. По вполне очевидным причинам цифры, определяющие размер данным давно не существующих, подчас не до конца раскопанных, площадей и улиц сильно колеблются по отдельным историко-архитектурным работам и должны восприниматься только как приблизительные.

2. Ювенал. Сатиры, Ш, 244-248.

3. Тацит. История, II, 88.

4. Цит. по М.Е.Сергеенко. Жизнь древнего Рима, M., 1964, с. 127.

5. Ср. Фест. О значении слов. Цит. по книге: Архитектура античного мира. Сост. В.П.Зубов и Ф.А.Петровский. М., 1940, с. 458,

6. См. там же, NoNo 500-530, с. 149-155.

7. Дигесты, VIII, 2, 41: "Олимпику завещатель при жизни отказал жилое помещение и житницу, находившуюся в этом доме; при том же доме - сад и столовая на втором этаже, не отказанные Олимпику; в сад и в столовую доступ всегда был из дома, в котором Олимпику предоставлено жилое помещение; спрашивается, обязан ли Олимпик предоставить остальным наследникам право прохода в сад и в столовую?"

8. См., например, Цицерон. Речь в защиту Целия, 17; Об обязанностях, III (16), 66.

9. Интуиция художника часто воссоздает прошлое не менее точно, чем выкладки исследователя, подтверждая и дополняя последние. В фильме Феллини "Рим" огромный жилой дом - образ вечного обиталища вечного города, где древнеримская действительность смешивается с современной - представлен именно как улей, где помещения и люди в них сложно перепутаны.

10. С конца III в. до н.э. до середины I в. н.э. население Рима выросло почти в пять раз, а территория - едва ли в 2-2,5 раза.

11. Тит Ливий, XXI, 62.

12. Там жe, I, 41.

13. Аммиан Марцеллин, XXVII, 9, 10.

14. John В. Ward-Perkins. Roman Architecture, N-Y., I977, Р. 35-39; 80.

15. Ювенал, ХV, 153-156.

16. Тацит, История, II, 91.

17. Там же, III, 67-68. Отрывок дан с пропусками, которые в настоящем тексте не отмечены.

18. Там же, III, 31 и 80.

19. Показательно, что примерно в эти же годы в "обилии свободных пространств" видел одну из характеристик жизни варваров-германцев Корнелий Тацит - "Германия", 26.

20. В первую очередь в классической работе A.Boethius. The Neronian. <>. Corolla Archaeologica. Lund, 1932.

21. Тацит, Анналы, IV, 43.

22. Светоний. Август, 28, 3.

23. Авл Геллий, Аттические ночи, X, 6: "Римское государство наказывало дерзость не только в делах, но и в словах - люди верили, что это необходимо для сохранения римских нравов в их строгости и чистоте. Дочь знаменитого Аппия Слепца (цензор 312 г. до н.э. и дважды консул, в 307 и 296 гг., строитель Аппиевой дороги.- Г.К.), выходя из театра, попала в плотную толпу; люди устремлялись в разных направлениях и отталкивали ее то туда, то сюда. Жалуясь на свои злоключения, она сказала: "Что бы со мной стало и насколько сильнее меня бы стиснули, если бы брат мой Публий Клавдий не потерял в морском сражении целый флот, а с ним и множество граждан. Теперь их было бы столько, что они определенно задавили бы меня насмерть. О, если бы только, - продолжала она, - брат восстал из мертвых, повел бы в Сицилию еще один флот и потопил бы там и эту толпу, так измучившую меня, несчастную!". Слова этой женщины, подлые и недостойные гражданина, народные эдилы Гай Фунданий и Тиберий Семпроний покарали орграфом в двадцать тысяч старинных ассов. Случилось это, как утверждает в своем сочинении "О суждениях народных" Капитон Аттей, в пору Первой Пунической войны, в консульство Фабия Лицина и Отацилия Красса (246 г. до н.э. - Г.К.). Эта же история рассказана у Валерия Максима VIII, I.